***
В то расшатанное, развинченное время, когда люди перестали ждать счастья, а ожидали одних неприятностей, когда быть живым уже было дерзостью, как и многие, я жила между отчаянием и надеждой. Я проводила дни в поисках работы. И вдруг удача отыскала меня: мне предложили прочитать курс лекций по американской женской прозе. Я немедленно согласилась. Америка влекла меня своей стремительностью, неоформленностью, юным своим мессианством. Мне легко было проявить солидарность с женщинами, уверовавшими в литературу, как недавно они уверовали в технический прогресс, справедливость и равенство, а еще раньше в романтическую любовь, церковь и кухню. Я думала, что быть женщиной — это вопрос формы, а не содержания, а содержание я и собиралась изучать.
Слушательницы мои оказались робкими девушками, стеснявшимися жить и тяготившимися необходимостью распоряжаться собою, они хотели немедленно отдать свою жизнь с ненужным ее беспокойством на что-нибудь полезное и доброе, на то, чтобы родить новую жизнь, которая будет сознательна и бодра. Мои страстные рассказы о женской цивилизации, об американских бунтарках оставляли их равнодушными. Не было ничего абсурднее, чем читать курс испуганным этим девочкам, к тому же у нас не было многих книг и они не знали английского.
Они верили мне на слово, старательно записывали мои рассказы в толстые тетради. С тем же усердием они записывали бы древние пророчества, откровения медиумов, сообщения от внеземных цивилизаций. Глядя на их круглые затылки, увитые косами, выстриженные ежиком, я думала, что когда-нибудь литературу убьют интерпретаторы. Они растащат ее на цитаты, используют в философских системах и исторических трактатах, остатки соберут в какое-нибудь пятикнижие, снабдив его многотомными комментариями, и люди, населяющие ее волшебные миры, перестанут жить среди нас, согревая наше одинокое существование.
Постепенно роль старательного комментатора чужих идей, образов, метафор стала угнетать меня, и те пустоты, которые оставляет в книге каждый писатель, я начала наполнять обрывками собственных снов. Безнаказанность искушала меня: я меняла освещение, расположение героев, усложняла тему, включала новый мотив, по-своему распоряжалась подробностями. Ни Оутс, ни Алис Уокер, ни Эми Тан не избежали моих фантастических интерпретаций, но очень скоро мне стало тесно в кругу известных фактов, тем, биографий, языка, и, не сдерживаемая никем, однажды я сказала тихим студенткам: «Следующая лекция о творчестве Джудит Моррис».
Почему у меня вырвалось это имя? Почему тотчас же я не обратила сказанное в шутку, не призналась в обмане, а напротив, стала думать о ней с тревогой и счастьем? Джудит Моррис — так звали мою свободу, мою планету, на которой за семь дней должна была сотворена жизнь.
Я никогда не бывала в Америке, и мне трудно было представить незнакомую жизнь с достаточным правдоподобием, а именно правдоподобия требовал мой сюжет. Я открывала Америку без навигационных приборов и сложных инструментов, у меня был только обычный нож моего воображения. Я отыскала северный штат в Новой Англии, чья среднерусская природа была мне знакома, и, открыв его, увидела летние травы, зеленые холмы, заросшие кленами и вязами, узкие пустые дороги, кружившие среди полей и пастбищ. Одна из них вела к лесу, и, пробежав метров пятьсот, останавливалась у дома Джудит Моррис. Сложенный из красного кирпича, с мансардой, увитой плющом, дом стоял среди деревьев у подножия холма, окруженный редчайшей, чистейшей тишиною. Это была разнообразная тишина: тишина трав и распускающихся цветов, тишина старых деревьев, тишина тропинок, июньских красок, тишина неба. Такую тишину человек ищет для не для утешения, а для мужественного размышления.
Я не знала, какое сильное впечатление заставило Джудит Моррис затосковать по этой тишине. Совсем недавно она уверенно двигалась в водоворотах большого города, знала все его неспокойные течения, не боялась его стремнин. И вот теперь она сидела у окна среди зеленой тишины июня, искала такой же тишины в себе, но душа ее, как бездумное зеркало, отражала только тишину цветущих трав, высоких облаков, а сама не знала покоя.
Джудит Моррис обладала даром, лишающим человека спокойствия и довольства собою. Она видела сны наяву и умела их записывать. Иногда в ее сновидение попадало солнечное пятно на половице или свежий запах жимолости, и тогда оно становилось живым и ярким, как настоящее. Иначе говоря, Джудит Моррис была писательницей. Есть писатели, которые следуют за темой, других ведут герои, третьих — язык. Джудит Моррис следовала за сновидениями. Ее истории были причудливыми, как сны, которые кажутся невероятными проснувшемуся человеку.
Прошло несколько дней с тех пор как сон о Джудит Моррис стал сниться мне. Я бродила по улицам, не замечая внезапного весеннего переполоха: ни свежего ветра, распахнувшего улицы, ни молодого солнца, разбивавшего стекла в домах, ни расцветавшего лазурного марта. Я видела сон о Джудит Моррис и в этом сне боялась ее потерять Она уже обходилась без меня, жила как ей хотелось, писала, что вздумается. Мне она оставила незавидную роль комментатора книги, которую мне предстояло открыть и о смысле которой я лишь догадывалась.
Эта книга о женщине-страннице по имени Рут, которая разыскивает мужа, пропавшего на войне. Сюжет взят из древней истории. В ней говорится о соперничестве двух городов, закончившемся кровавой схваткой. Исторические факты оставляют равнодушными Джудит Моррис. Ей не интересна грубая механика власти. Она не говорит ни слова о политических интригах, случайных столкновениях, тайной вражде, не исследует скрытые силы, которые двигают историю. Вместо этого она пересказывает подробности супружеской жизни с незыблемым ее распорядком: утренними хлопотами и вечерними трапезами, с запахами сохнущего белья, нагретого дерева, с ежедневным трудом и однообразием будней, со внезапной тоской надвигающихся сумерек, со внезапной нежностью. Характер Рут, застенчивый и упрямый, вырисовывается из этих мелочей. Мы видим и ее мужа Иону, авантюриста и насмешника. Он собирается на войну, как на веселую потасовку. В его облике нет ничего героического. Рут он кажется мальчишкой.
Джудит Моррис нарочно опускает описание сражения. Она не знает, что такое воинская доблесть, ей незнакомо упоение битвой, непонятен восторг, с которым истязают, потрошат человеческое тело. Она скупо сообщает о результатах сражения, перечисляет имена павших и тех, кто пропал без вести. В этом печальном списке есть имя Ионы. Далее тон повествования меняется. Он поражает сдержанностью. Вот Рут собирается на поиски мужа, вот она последний раз обходит дом, останавливается на мгновение, и после уходит не оборачиваясь.
Так Рут становится странницей. Путешественника гонит по земле любопытство, странника — печаль. Он томится неполнотою жизни, он надеется отыскать скрытую ее теплоту, для этого он вступает в борьбу с пространством и временем, каждый вечер терпит поражение, каждое утро возобновляет битву. Сначала Рут ищет мужа среди живых, потом среди мертвых. Так она оказывается в странной мглистой долине. Вдали, в пепельном сумраке, скрываются горы, к ним и идет Рут. Смертельная тоска настигает ее, когда она видит очертания этих гор.
Пересказывая роман кротким своим слушательницам, я хотела убедить их в разумности его устройства, которая будто бы доказывает его красоту. На самом деле нет более неразумного человеческого изобретения, чем роман: его логика обманчива, польза сомнительна, а знание внутреннего механизма не дает представления о его духе.
Роман Джудит Моррис был написан ради темной долины, сиреневых гор, ради смутного пятна, проступившего из сновидения, по очертаниям которого мы узнаем о смерти. В сумраке молчаливых гор собрались слепые предчувствия, безнадежность, тревога, вся тоска, гнездящаяся в сердце. Здесь заканчиваются человеческие поиски и желания. Человек останавливается, чтобы затоптать страх, заглушить тоску, подавить тревогу. Но Рут идет и идет в бесконечной пустыне, и мгла окружает ее, не рассеиваясь и не сгущаясь.
Студентки терпеливо выслушали мою проповедь, весенний мой бред, подхваченный на шумных простуженных улицах, не задали ни единого вопроса и разошлись, кроткие и равнодушие ко всему, что не представляло ближайшего для них интереса.
Я ждала вопросов, я предчувствовала разоблачение, я готова была защищать сновидения Джудит Моррис, собственные сновидения, полные горечи. Безразличие сразило меня. Я обманулась в своем обмане. Вечером меня настигло наказание за ложь: я слегла с температурой, и начавшаяся лихорадка расплавила границы правды и лжи, сна и яви; мне виделись падающие лестницы, рушащиеся мосты, убитые животные, меня несли на носилках по мертвой долине к горам, и я пробуждалась с именем Джудит Моррис на губах, с именем бесстрашной Рут, — женщин, упрямо одолевавших тоску бытия.
Прошло время, я стала выздоравливать, и Джудит Моррис покинула меня. Никогда больше я не видела ее тихий дом, никогда не удалось мне дочитать роман о страннице Рут. А вскоре закончился мой американский курс, и я продолжала жить дальше, между отчаянием и надеждой.
Но недавно я услышала имя Джудит Моррис. Молодая полная женщина окликнула меня:
— Не узнаете? — сказала она. — Вы рассказывали нам о Джудит Моррис.
Я посмотрела на нее. В этом добром материнском теле невозможно было угадать очертания хрупкого боязливого ее девичества. Оно давно жило само по себе, обрастая мягким женским жиром, давно в нем разогрета была печь для новых рождений и смертей, для слепого и жестокого усилия, с которым природа бесконечно повторяет себя.
Мне ничего не оставалось, как признаться в обмане, но женщина опередила меня. Она была шумной и говорливой:
— Вы знаете, я все время мечтала прочитать книгу Джудит Моррис, даже начала учить английский, а тут недавно смотрю — стоит на полке в магазине.
Она стала подробно рассказывать, как видела роман Джудит Моррис, когда была проездом в Торжке, даже назвала имя переводчика. Я было подумала, что женщина меня разыгрывает, но она оказалась просто фантазеркой, наверное, иногда она видела сны наяву.
— Я часто вспоминаю колледж и ваши лекции. И тот день вспоминаю, когда вы рассказывали о Джудит Моррис. Весна, солнце, вы, в желтом костюмчике, говорите про ее роман, а я вдруг словно проснулась и думаю, как все хорошо и как я счастлива.
Мы расстались. Женщина уходила в свой ясный мир, на обочине которого, как причудливый цветок, незаметно жила Джудит Моррис. Я тоже поспешила вперед. Таинственность мира по-прежнему манила меня.