***
***
Ты смолкнешь.
Останется – кто́?
Кто разбежится стрелой
на часиках: тик-так.
Да не так и не тик,
а молчат и молчит,
а помнят и помнит,
а морями и морем,
а плывут и плывёт.
И если тишинами
измерять расстояние,
то сколько получится
не-звуков и
не эха не-звуков,
и сколько упущенных "не"?
И если моментами,
в ушко иголки продетыми,
залатывать трещины,
то сколько сломается игл,
прежде чем швы сойдутся?
И если каплями
голосисто - солёными
растапливать печь,
то сколько согреет она
таких же капель?
И если движением
вперёд
можно сдвинуть планету,
то на сколько шагов
надо стихнуть,
чтоб обогнать молчание
секундой раннее
и успеть остаться
звуком
с тобой?
***
Я помню:
там будет солнце.
Вкусное-вкусное!
Своим мёдом
слипнет веки
и сотами прожжет плечи.
Мальчишки это солнце
в ведёрки собирают,
на водную гладь разливают
и блинчики пекут.
Прикоснёшься - горячо,
Рыбы любят донные прибои.
Повредила плавничок,
Незаметно блещет болью.
Ей там дом:
Растений сад
Укутает, омоет.
Кровь потом,
Сейчас – вода
Ветрами в жабры воет.
А потом потоки прилетят в камни
и разобьют свои головы
вдребезги!
Мы хватаем последнее,
что от них осталось
и называем это
бризом.
Неподалеку
на раскаленной коже скал
чайки пляшут днями напролет.
От радости, наверное.
А вечерами
закат подбирает их сильные крылья
к себе на ладони
и подбрасывает вверх
высоко-высоко!
Родинки неба.
Оранжевые.
У меня есть ракушка,
замечательная белая ракушка.
И в ней когда - то чайки
полоскали морским зельем свои сирены.
И рыбы мерцали
звёздами.
И волны умирали прямо на моих
глазах!
Но больше я этого не слышу,
в своей замечательной треснутой ракушке.
Из неё всё выветрилось, вылилось
и куда-то потерялось.
Ты,
когда вернёшься,
привези мне кусочек океана.
Я буду ждать.
Очень.