***
Тори родился тявкающим посреди взъерошенного мегаполиса и кусающим за лодыжки озабоченных делищами прохожих. У него не было определённой цели, но был путь. Видимо, он был самураем, как о том вещало радио в подземном переходе взбалмошного центростремительного муравейника, имени которого он не ведал, как не знал и того, что у него самого сейчас женское имя, потому что его хозяин думал, что он девочка. Впрочем, это не самое полезное знание на данный вяло текущий момент, когда Тори пристроился к исполинскому столбу, чтобы пометить территорию – территорию своей хозяйки (ибо он полагал, что она именно хозяйка, а не кобель).
Только теперь Тори не знал даже того, где сейчас его любимый сюзерен (кем бы оно ни было). Он выскользнул из ошейника незаметно для самого себя, когда в порыве доблестных переживаний рвался расчистить дорогу от бесчисленных пяток и лодыжек, снующих по взлохмоченным тротуарам неопределённого города с целью неких делищ. Надо заметить, что у него это неплохо получалось, из-за чего он потерял своего хозяйку. Стыд и позор: Он больше не самурай! Теперь у него есть цель, и он совершенно не знает пути.
Вы считаете, что собаки не могут рассуждать подобным образом, но откуда вам знать. Лично я сразу всё понял, уже тогда, когда пел для него песню в бестелесно-подземном переходе, а он понимающе смотрел мне в глаза: «мальчик – девочка – девочка – мальчик – дальше делать что – делать что дальше». Кажется, он решил, что я на него лаю и веско гавкнул в ответ, вроде как: «Хай! Круто! Мне пора!». Такие дела.
Я остался стоять и петь, а он побежал дальше в свою сторону искать пропавшего хозяина.
Раньше у меня был путь, а теперь есть цель. Можно ли сказать, что я стал другим человеком? (Псом, простите, конечно, псом). Что я вообще могу сказать этим шаркающим, топающим, суетливо снующим пяткам и лодыжкам – только слегка прикусить их (ведь я никогда не кусал всерьёз и по-настоящему. Зачем? Я никогда не был настолько голоден). Мне лишь нужно было расчистить дорогу – в этом был мой путь. А теперь?
Сомнения похожи на достовучих насекомых. На комаров… мух…
У бетонного моста одинокая собачка роется мордой в пожухлой листве.
Её белая всклокоченная шерсть покрыта пылью и сомнениями.
Темнеет.
Самурай по имени Тори аккуратно – насколько возможно – подбирается к ней. Он голоден как, пожалуй, никогда прежде, но, соблюдая правила хорошего тона, он обнюхивает её сзади – неважно какого она рода, он-то человек благородный. (Пёс, простите, конечно, пёс). Он с какой-то неожиданной для себя страстью впитывает запахи – новые для себя: бродячая жалость отверженных, коим негде больше преклонить голову, кроме как под грузной мертвенностью бетонного моста в поисках неизвестно чего. Известно: ничего. Запах пропащего счастья абсолютной свободы – свободной даже от самой свободы быть свободным. Запах женского тепла (простите, сучьего, конечно, сучьего), обхоженного несметным количеством кобелей – и тебе, Тори, быть следующим.
Ты подойдёшь к ней, Тори, и вежливым ненароком ткнёшь её мордочку, помогая ковырять чёрные листья. А после вы побежите вдоль не знакомой еще речки, которая вскоре, возможно, станет – домом… А возможно, ты найдёшь своего хозяина. И будешь снова служить ему верой и правдой – зубами и когтями освобождая дорогу, которая есть путь. Но пока, Тори, ты безвестный ронин, который, правда, теперь уже точно уверен, что он настоящий кобель, а не мальчик и, тем более, не девочка. Одной назойливостью меньше. Одной правдой больше…
Я допел последнюю песню и зачехлил гитару.
Удачи, Тори!